У меня есть одна чудесная способность — не видеть ничего хорошего. То есть нигде, ни в чем, ни в ком, вообще.

Я прихожу в универ и меня злят глупые бесполезные задания, мои ошибки, слишком ленивые или слишком требовательные преподаватели, шумные одногруппники, тихие одногруппники, просто одногруппники.

Я иду в магазин — цены слишком высокие, а если дешево, значит, состав плохой, масло там кокосовое, фу. А если одежда, то страшно и некачественно, или полнит, или просто я страхолюдина даже в волшебных бутиковых зеркалах.

Я, кстати, вообще пиздец страшная — я часто смотрю в зеркало и каждый раз обнаруживаю какое-нибудь новое уродство, которое иногда противоречит старому. Например, вчера у меня было непропорционально длинное лицо, а сегодня оно широкое. Не менее непропорционально, конечно.

Вообще вся я — страдание, не только внешне, ясное дело, — я еще и тупая и неинтересная и очень-очень злобная — как злобные бабки с собачками, которые никому не нужны и потому поносят всех и вся, или как их заебаные тупые собачки, лающие на каждого несчастного голубя точь-в-точь как их хозяйки. Вот быть злобной — вообще не сахар. Ведь милые принцессы (в которых влюбляются неубогие мужчины) не бывают мелочными и жадными. Не делают некрасивые рожи, когда им что-то не нравится. Не ненавидят родителей до разбитых о стену кулаков. На то они и принцессы.

Друзей у меня, злой и неинтересной, конечно же, нет. Ну, точнее, есть 1–2 штуки, но я им нужна только в качестве свободных ушей, а одной так еще и чтобы деньги пытаться вытянуть. А если интересуются, так это из жалости. Вообще меня часто посещает мысль, что если люди со мной общаются или хвалят, это они из жалости, потому что я убогонькая, а таких некрасиво обижать.

Еще и на улице промозгло, серо, люди пялятся, толкаются, становятся в метро слишком близко, а ведь все, наверное, из-за моего непропорционального лица.

Дивно, но что меня не очень тошнит (именно так, не "от чего меня тошнит", а "что меня тошнит", это немного другое), так это работа. Тошнит, конечно, но, учитывая монотонность и малозначимость ее, как и унизительный оклад, тошнит раз в двадцать меньше, чем стоило бы ожидать. Но это вряд ли надолго. Когда закончу магистратуру, зарплата станет неудовлетворительной и придется искать что-то другое. Еще более унылое и нервирующее, и травмирующее — потому что я ничего не умею и быть бездарью унизительно и очень грустно в этом удивительном мире талантов и умов.

О своем видении будущего вообще молчу. Вот она, бездна тлена в худшем своем проявлении! Уж где-где, а в будущем меня точно ничего хорошего не ждет. А если не получится слезть с шеи матери или придется выйти замуж — вообще кровавый ад. Лучше сразу в петлю.

Короче, талант у меня. Это не так-то просто, вообще-то, — видеть все исключительно в оттенках коричневого, изо дня в день, из года в год. Жить в этом коричневом. И при этом по приходе домой заваривать чай, работать, сидеть в интернете, качать пресс, читать книги. А не раскраивать череп о батарею, чтобы пожалуйста блядь хватит уже этого беспросветного говна.

Я не думаю, что это я такая сильная морально, человек со стержнем (его нет). Не в этом дело. Меня спасает другая моя способность — жить в иллюзиях. А любимая моя иллюзия — что однажды все обязательно — ОБЯЗАТЕЛЬНО — станет по-другому. Она никак не противоречит моим большим ожиданиям относительно будущего, я эти представления полностью разграничиваю.
Вот одна картина: грузная нервная тетка с плохой кожей; возможно, с не менее унылым мужем без способностей, перспектив и стремлений, зато с водкой. Но лучше все-таки без мужа, представим, что работу я все-таки найду. Часа три ночи, тетка сидит на грязной кухне, читает какую-то очередную порнуху, замаскированную под романтический фанфик, курит и пинает вредного кота. Это — мое будущее.
А вот другая картина: спокойная женщина с любимым занятием и живым взглядом, рядом с ней влюбленный в нее мужчина с хорошим чувством юмора и запасом терпения на семерых. Они сидят в грязной забегаловке где-нибудь в Стамбуле, вокруг наглые потные туристы, на столе мерзкий кофе, мать треплет нервы по телефону и таксист обдурил на достаточно денег, чтобы расстроиться, но у них все в целом нормально. Это — моя надежда.

И только потому, что у меня, конечно, ограниченное и одноплановое, но зато очень живое воображение, коричневость моего мира терпима настолько, что я вспоминаю, как все чудовищно, ужасающе, вопиюще плохо со мной и у меня, недостаточно часто, чтобы впасть-таки в клиническую суицидальную депрессию (к чему дело идет с самого детства), расслабиться и спокойно сдохнуть.

Описанная словами, ситуация выглядит даже хуже, чем я думала. Наверное, дело усугубляется тем, что я ее описывала, чтобы оттянуть момент начала работы над дипломом, и слова закончились.